Вот основной вывод комиссии Мешкова: взрыв произошел через 42,5 секунды после закрытия пара на турбину 4-го блока в ночь на 26 апреля 1986 г. в 1 ч 23 мин 46,5 с. «Наиболее вероятной причиной взрыва явилось запаривание активной зоны реактора с быстрым обезвоживанием технологических каналов вследствие кавитационного режима работы ГЦН (главных циркуляционных насосов)». Поясним. При подготовке 4-го блока к инерционному выбегу с последующей остановкой были отключены две турбины К-500. В этом случае пар, перегретый за счет охлаждения активной зоны реактора водой, прекращает поступать на турбины, и они вращаются только по инерции. Комиссия посчитала, что к аварии привел избыток пара в системе охлаждения реактора. В турбулентной смеси пара и воды образовывались и схлопывались пузырьки (т.н. кавитация), что вредно влияет на работу турбин и насосов.

Г.А. Шашарин отказался подписать акт комиссии. Группа сотрудников из институтов, подчиненных Минэнерго — Гидропроекта, ВНИИАЭС, Всесоюзного теплотехнического института, — и конструкторов ГНЦ провела собственное расследование, в результате которого через 10 дней появился документ под названием «Дополнение к акту расследования», его неофициально именуют как «акт комиссии Шашарина». По сути это была внутренняя комиссия Минэнерго. В акте доказывается, что кавитации на ГЦН не было, а авария началась после нажатия кнопки аварийной защиты АЗ-5.

Основной же причиной аварии называется принципиально неверная конструкция стержней СУЗ (системы управления и защиты) и положительный паровой эффект реактивности. Дело в том, что в основу реактора большой мощности кипящего (РБМК), предназначенного для выработки электроэнергии, была положена схема промышленного реактора для производства оружейного плутония. А это разные технические задачи. Рабочая зона РБМК оказалась слишком большой, неоднородной по высоте и слишком низкоинерционной для регулирования цепной реакции при снятии огромного энерговыделения.

Получив две противоположные точки зрения, правительственная комиссия встала в тупик, и вся дальнейшая ее деятельность по расследованию причин чернобыльской катастрофы в течение следующих двух месяцев состояла в попытках примирить противоречия, выработать единую точку зрения и, соответственно, выпустить заключение комиссии. Но единое заключение правительственной комиссии так и не было сформулировано, и вопрос пришлось решать на Политбюро. В результате появился компромиссный документ. В августе 1986 г. он и был представлен на совещании экспертов МАГАТЭ как официальная информация от имени СССР.

В ночь с 25 на 26 апреля у центрального пульта 4-го блока находился заместитель главного инженера ЧАЭС по эксплуатации реактора Анатолий Степанович Дятлов, который руководил экспериментом, повлекшим катастрофу. Он же командовал на ЧАЭС в первые часы после взрыва. Этот человек умер в 1995 г. Он получил дозу 550 бэр, полгода лечился в Москве, в 6-й спецбольнице, затем был осужден и провел 4 года в колонии. После досрочного освобождения из заключения директора ЧАЭС и еще пяти руководящих работников станции (за это усиленно ходатайствовали А.Д. Сахаров и Р.М. Горбачева) А.С. Дятлов написал книгу «Чернобыль, как это было» (2000). Его версия расходится с выводами комиссии Мешкова и ведущих ученых-атомщиков из Курчатовского института и Научно-исследовательского и конструкторского института энергетической техники (НИКИЭТ).

Суть злосчастного эксперимента, который запланировали провести в процессе останова 4-го блока ЧАЭС для профилактического ремонта и который был расписан в «Программе выбега турбогенераторов (ТГ)», состояла в следующем. При отключении ТГ от энергосистемы региона турбогенераторы продолжают вращаться по инерции и вырабатывают энергию, это называется выбегом ТГ. На время выбега решили замкнуть ТГ только на внутренние нужды 4-го блока, на питание насосов воды для охлаждения реактора. Собирались выяснить, сколько времени и насколько полно ТГ сможет обеспечивать внутренние нужды 4-го блока, вращаясь по инерции. К середине дня 25 апреля мощность ТГ снизили вдвое. При этом в резерве оставалось 24 стержня-замедлителя нейтронов. Этого числа было вполне достаточно для регулирования интенсивности ядерной реакции.

«До 1 ч 23 мин 40 с не отмечается изменения параметров на блоке. Выбег проходит спокойно, ― пишет А.С. Дятлов. ― Саша Акимов приказал глушить реактор и показал пальцем: дави кнопку. В 1 ч 23 мин 40 с зарегистрировано нажатие кнопки аварийной защиты реактора. Эта кнопка используется как в аварийных ситуациях, так и в нормальных. Стержни системы управления и защиты в количестве 187 штук пошли в активную зону и по всем канонам должны были прервать цепную реакцию. Но в 1 ч 23 мин 43 с зарегистрировано появление аварийных сигналов по превышению мощности. По этим сигналам стержни АЗ должны идти в активную зону, но они и без того идут от нажатия кнопки АЗ-5. Появляются другие аварийные признаки и сигналы: рост мощности, рост давления охлаждающей воды в первом контуре… В 1 час 23 мин 47 с — взрыв, сотрясший все здание, и через 1—2 с еще более мощный взрыв. Стержни АЗ остановились, не пройдя и половины пути. Все!»

А.С. Дятлов обвиняет в происшедшем конструкторов и ученых, разработчиков реактора РБМК. «А как можно понять такое? В нормальной ситуации, без каких-либо аварийных признаков, нажимается кнопка для глушения реактора, а получаем взрыв. Это прямая заслуга Научного руководителя А.П. Александрова и Главного конструктора Н.А. Доллежаля». Действительно, академику Александрову приписывают утверждение, что РБМК можно ставить даже на Красную площадь в Москве.

Доктор технических наук Б.Г. Дубовский, возглавлявший в течение 14 лет службу ядерной безопасности страны, передал письмо М.С. Горбачеву, в котором написал: «Продолжающееся несправедливое взваливание на Чернобыльский персонал ответственности исключает дальнейшее развитие энергетики — невозможно в будущем исключить ошибки персонала. Допущенные

персоналом нарушения, при минимальном соответствии защиты реактора своему назначению, свелись бы только к недельному простою. Командно-административная околонаука ввела в заблуждение народ». Дубовский говорит, что разработчики проекта реактора не полностью разобрались в нейтронных процессах и допустили ошибки в конструировании аварийной защиты. Время срабатывания поглотителей нейтронов АЗ превышало 18 с, в то время как развитие аварийных процессов в этом реакторе происходит за 3—4 секунды.

Необходимо было глубоко разобраться и с причинами аварии на 1-м блоке той же Чернобыльской АЭС, име

вшей место в 1982 г. Эту аварию, как и аварию на Ленинградской АЭС в 1975 г., проф. Дубовский назвал репетицией катастрофы на ЧАЭС 26 апреля 1986 г. ввиду идентичности причин всех этих трех аварий на аналогичных реакторах РБМК-1000. Лишь по счастливой случайности аварии 1975 и 1982 гг. не имели тяжких последствий, но явились грозным предупреждением, которому не вняло руководство отрасли, а сам фа

кт этих аварий был засекречен. В своих показаниях Н.А. Доллежаль, в частности, сообщил, что после аварии на 1-м блоке Ленинградской АЭС стало понятно, что система контроля за энерговыделением на реакторе несовершенна.

В 1993 г. уголовное дело работников ЧАЭС было прекращено старшим следователем по особо важным делам при Генпрокуратуре РФ Б.И. Уваровым. Он заявил: «Насколько мне известно, многие из тех конструктивных недоработок, которые способствовали возникновению и развитию аварии, устранены. Так, увеличена скорость опускания графитовых стержней, сделано устройство для сброса избыточного пара, проведен и ряд других модернизаций».